В студенческие годы я как-то побывал на семинаре по пьесе «Утиная охота», и одна из студенток-филологов начала рассуждать о том, что значат в этой пьесе утки. Для тех, кто эту пьесу не читал, надо сказать, что уток в «Утиной охоте» нет — есть только главный герой, который собирается на охоту, и его личные проблемы. Но студентка упорно рассуждала об утках. О символе утки в пьесе. О том, почему охота именно утиная (а не, скажем, перепелиная) и о том, куда летят эти утки, если на них так и не поохотились.
В тот день я понял, что есть литературоведы, которые считают обсуждение уток нормальным, и литературоведы, что категорически это не приемлют. И я хочу поговорить о том, куда же летят утки в данном гуманитарном конфликте.
Возможность обсуждать символику утки в какой-нибудь «Утиной охоте» обоснована идеей свободной интерпретации любого текста. То есть тем, что текст произведения находится вне времени и пространства, а потому может вбирать в себя абсолютно любой смысл. Например, чтение рассказа 19-го века с главным женским персонажем Парашей не помешает современному школьнику посмеяться над туалетным именем героини, хотя ни автор, ни его современники такого смысла не закладывали. И иногда это важно — особенно, если такая «параша» случайно попадает в школьную программу.
Сторонники свободной интерпретации считают, что все смыслы важны и все смыслы нужны. А значит, любая студентка-филолог может смело рассуждать о том, куда же летят утки в «Утиной охоте». Ведь такое обсуждение дополняет копилку интерпретаций. И кто знает, в какой момент вылезет та сама «параша», которая может пригодиться.
Но другие литературоведы считают излишним подобное бесконечное наполнение копилки смыслов. Ведь притянуть за уши можно абсолютно любой смысл. Можно, например, сказать, что в восточной культуре утки символизируют искреннюю любовь, поэтому проблемы главного героя — это проблемы искренней любви. А можно не останавливаться на этом и, скажем, дополнительно провести параллель со сказкой «Гадкий утенок» или песней Надежды Бабкиной «Летят утки». И подобным образом обсуждать, куда летят утки в «Утиной охоте», можно до бесконечности. Проблема лишь в том, что в этой бесконечности теряется контекст времени написания произведения и прочие важные для истории литературы вещи.
Теоретикам литературы подход интерпретаторов тоже не нравится. Теоретики называют это дилетантизмом, ведь утки из восточных преданий никак не коррелируют с советской пьесой, где утки есть всего лишь в заглавии. Теоретики говорят: так не пойдет, нужно больше, чем просто утки, чтобы сделать сравнение.
Литературоведы-интерпретаторы возражают. Они спрашивают теоретиков: а сколько факторов вам нужно, чтобы сравнение стало позволительным? Если бы автор пьесы был востоковедом, можно ли было бы сравнивать восточные идеи уток с «уткой» в заглавии? А если бы вы узнали, что отца автора «Утиной охоты» убила утка — изменился бы смысл «утки» в заголовке? Погоня за объективностью смысла хороша лишь до какой-то степени. Но голой объективности добиться нельзя, а литература — не математика, и точных смыслов в ней не может быть по определению.
Разумеется, и с такой позицией есть, в чем не согласиться. В итоге этот спор об утках продолжается филологами поколение за поколением.
Во сферическом литературоведении в вакууме проблемы уток не существует, так как есть разные виды литературоведения, которые по-разному подходят к вопросу утки. Так для историка литературы важен исторический контекст, а посему восточные идеи утки в «Утиной охоте» не актуальны. Так для многих теоретиков литературы восточные мотивы также не имеют значения, так как при анализе текста для такого сопоставления недостаточно корреляций. А вот для литературоведов-интерпретаторов данное сравнение является приемлемым и даже важным.
Но литературоведение не сферическое и не в вакууме. В реальности строгого разделения между этими типами литературоведов нет. Да, существует разделение на лингвистов и литературоведов. Да, внутри литературоведов есть, в свою очередь, разделение на историю и теорию литературы. Но в филологии не существует кафедры интерпретаторов литературы. Для этих ребят просто нет места. А значит — они есть везде понемногу, и они всех раздражают.
А еще они — рассадник халтуры.
Литературоведы-интерпретаторы, являясь таким себе гибридом «чистого» подхода к тексту структуралистов начала 20-го века и постмодернистских поклонников смысловой множественности, стали рассадниками дилетантизма. Ведь получается, что сегодня любая девочка-филолог может написать свое мнение об утках в «Утиной охоте», обосновать это мнение любым мало-мальски подходящим теоретическим текстом и превратиться в настоящего ученого. В теории интерпретационное литературоведение берет начало из важных и обоснованных концепций, но на практике тебе могут дать звание ученого за банальные рассуждения о том, куда летят утки.
Все упирается в то, что широкому кругу филологов непонятны задачи литературоведов-интерпретаторов. К примеру, историк литературы проливает свет на процесс развития тех или иных литературных тенденций во времени, выполняя, по сути, ту же задачу, что и обычный историк, но в более узком ключе. По аналогии, теоретик литературы вписывает текст в определенную парадигму мышления, выполняя, по сути, ту же задачу, что и философ, но в более узких «текстовых» рамках. В итоге мы можем сделать грубое обобщение, что литературоведы-историки и литературоведы-теоретики — это как историки и философы, но от мира литературы. А кто тогда литературоведы-интерпретаторы? Куда приткнуть их? Непонятно.
На самом деле ниша у литературоведов-интерпретаторов тоже имеется.
Существует сфера интересов литературоведения, где исторический и теоретический подходы дают сбой — сфера современности. Ни один философ не может адекватно описать парадигму мышления современников, сам будучи современником, и точно также ни один историк не может дать исторический контекст эпохи, которая еще не закончилась. Ограниченность изучения современности — известная проблема гуманитарных наук. Современность — живой процесс. И этот процесс требует сбора данных. Причем важны любые данные, потому что неизвестно, какие данные окажутся полезными, а какие — нет. С этой точки зрения литературоведы-интерпретаторы являются передовой литературоведения и заслуживают не меньшего уважения, чем историки и теоретики. Поэтому даже когда девочка-литературовед внезапно начинает рассуждать об утках, эта информация имеет ценность с точки зрения того, как старую советскую пьесу оценивает современник. Т.е. как старое вписывается в новое.
Но должного уважения интерпретационное литературоведение не получает, так как этой мысленной надстройки касательно современности на кафедрах филологии нет. Когда девочка-филолог пишет диплом о том, куда летят утки, никто не приписывает в конце диплома фразу «полет утки важен в контексте современного взгляда на природу утки в пьесе, и автор не несет ответственности за то, что думали об утках в советском союзе». В реальности преподаватели просто ставят девочке-филологу пятерку, не разбираясь, зачем вообще она написала такой диплом. Для того, чтобы в сообществе ученых-гуманитариев возник этот вопрос «зачем», должны произойти определенные мировоззренческие сдвиги.
И один из таких сдвигов — представление о мертвой зоне культуры. Т.е. представления о временном отрезке, после которого современное перестает быть современным. Становится другой областью изучения. И не то, чтобы этих данных не существовало в природе. Для должных выводов у гуманитариев уже достаточно исторических, культурологических и антропологических исследований. Скорее, это такой прыжок веры, который должны совершить филологи, чтобы начать, наконец, двигаться в строну уменьшения дилетантизма в своей сфере.
А до тех пор, вопрос, куда летят утки, будет оставаться актуальным, воспламеняя праведным гневом сердца лингвистов.
